Вернуться к содержанию КНИГИ

вернуться к содержанию




Изобразительное искусство Томска



6

Когда гремят пушки



Грядущие люди!

Кто вы?

Вот — я

весь

боль и ушиб!



В. М а я к о в с к и й



Накануне 1914 года в Москве возникло новое землячество учащейся сибирской молодежи, на сей раз исключительно из художников. Прежние общества, объединявшие общественных деятелей, ученых, литераторов, художников, музыкантов, еще не отошли в прошлое, но уже потеряли главенствующее положение в землячествах, потому что количество сибиряков заметно увеличилось в столицах и появилась возможность группироваться на основе профессиональных интересов.

Сложившийся в Москве кружок сибирских художников состоял из четырех барнаульцев (В. Гуляева, В. Карева, К. Мурзина, И. Чашникова) и шести томичей (Н. Котова, Т. Оларя, П. Свешникова, П. Тарского, П. Фомина, М. Черемныха).

Душой кружка стал В. Гуляев, мягкий заботливый человек. Излишняя чувствительность, может быть, мешала ему погрузиться в изучение искусства, как он того желал, но зато легко собирала вокруг него многочисленных друзей-художников.

Разносторонне одаренный В. Карев имел слабость жаловаться на житейские обстоятельства. Схватит ли его обычная простуда, ушибет ли он палец, всё — Карев уже лежит и умирает... Тем не менее работать он умел и был весьма симпатичен, особенно когда был весел и не собирался болеть... Писал он в основном пейзажи состояний: закаты, восходы, сумерки... Писал всегда с маху, красиво и поэтично. К сожалению, не всегда глубоко.

Томич Н. Котов мало обращал внимания на успех. Он мог работать годами, не выставляя и не показывая картин, и пользовался у друзей репутацией великого знатока технологии живописи.

Тоже изобретателем, но другого типа, был М. Черемных. Именно он сумел разобраться в механике звона часов Спасской башни Кремля и перестроить ее с мелодии «Коль славен...» на мелодию «Интернационала». Он мало говорил, терпеть не мог устных выступлений, но в рисунках умел великолепно показывать ритм событий. Он единственный из кружковцев постоянно выступал в печати.

Смелый М. Курзин мечтал о великом искусстве, о том, чтобы обойти весь свет, все узнать, все увидеть, все оценить и после этого начать работать так, как никто еще в искусстве не работал! Не последнюю роль в «сумасшедших» мыслях М. Курзина сыграл Владимир Маяковский. Он учился в том же самом училище живописи, ваяния и зодчества. Позднее, уже при Советской власти, М. Черемных и М. Курзин работали с Маяковским над плакатами Окон РОСТа. Их поколению предстояло подготовить и создать советское искусство. Пока же их творческие судьбы только лишь начинались.

Профессиональное мышление сибиряков закладывалось в основном в училище. Несмотря на устойчиво сохраняющиеся в нем традиции передвижников, время от времени раздавались и совершенно новые голоса. «Натура — Жар-птица! Ее тело горит красками! Где там та серая муть, которую я вижу на ваших этюдах? —вдохновенно восклицал влиятельнейший педагог училища К. Коровин. И ученики смело брались за яркие краски, писали размашисто, цветисто, а иногда и настолько смело, что вступали в противоречие с законами художественного творчества.

Большим подспорьем молодежи служили музеи, пестревшие в то время работами Ван-Гога, Гогена, Матисса, Пикассо, Сезанна. Даже Третьяковская галерея приобретала полотна постимпрессионистов и широко экспонировала их рядом с работами Васнецова, Репина, Сурикова. Было от чего закружиться головам слабых художников, но сильнейшие, напротив, в этом непрерывном движении лучше осознавали национальные задачи творчества. К числу таких живописцев можно отнести уже известного по томской выставке И. Машкова. Именно у него два года учился В. Гуляев, а потом М. Черемных.

Если К. Коровин возбуждал артистизмом своей натуры, то И. Машков спокойной разработкой живописи, в которой слились конструктивная прочность построения формы Сезанна и яркая декоративная сила русского народного искусства. Он писал портреты, фоном для которых служили огромные цветы каких-то диковинных ковров. Еще чаще он писал натюрморты с фруктами, роскошно и крупно разложенными на столе. Глубокая красота полированного темного дерева, мягкий блеск красной меди, глухая тусклость глины выступали у него на холстах предметно и материально, утверждая свойственный русскому искусству реализм.

У И. Машкова учились те, кто хотел освободиться от серой будничной живописи, но еще больше те, кто хотел поступить в училище живописи, ваяния и зодчества. Славу Машкову-педагогу составили именно проходившие подготовительный курс, поскольку все они безошибочно поступали в училище.

Однако обучение у известных художников отнюдь не всегда гарантирует успех учеников. Легко воспринять внешние приемы творчества, не легко — идеи. Да и не бывает внезапного озарения идеями. Озарение приходит во время долгой напряженной работы. Сибиряки же только еще намеревались работать. Они видели себя вернувшимися на родину и творящими в Сибири великое искусство. И чтобы приблизить желанное время, они собрали около сотни своих произведений и отправили их в Томск.

Художественная жизнь Томска была в то время на распутье. Художники города, желая утвердиться в творческих намерениях, прислушивались к тому, что делали их более опытные собратья в столицах.

«Картина — Ходлера — система художественного разума, в которой каждая часть лишь постольку истинна, поскольку воплощает один из моментов закономерной системы вечности. Значит, система и есть единственная реальность»... «У Сезанна бытие возникает угрожающе и стихийно-могуче из непостижимого хаоса небытия, и потому человек его не «образ Божий», как в представлении ренессанса и античного мира, а узел, связанный безличной животворящей стихией из мертвых сил»... Пикассо «хочет освободиться от предметности»1.

Какое именно искусство скрывается за словами «система вечности», «животворящая стихия из мертвых сил», «освобождение от предметности», в Томске было трудно догадаться, и потому, что в городе не было подлинных произведений Ходлера, Сезанна, Пикассо, и потому, что статьи об их творчестве построены были на отвлеченной фразеологии. Не зная, какое искусство входит в жизнь, какой диапазон чувств оно охватывает, томичи тем не менее приветствовали его: «Да не успокоимся мы на нашем прошлом!»

Но успокоиться не только на прошлом, на настоящем было некогда. Еще не переварились как следует известия о Сезанне и Пикассо, а газеты принесли новое сообщение — о выступлении в России Маринетти, вождя итальянского футуризма... Искусство XX века рождалось в шуме и грохоте буржуазной цивилизации, неудивительно поэтому, что оно гримасничало иногда надменно и уродливо.

«Меньше всего художник-футурист ищет сходство — для этого есть фотография: портрет человека должен дать не подобие его, а нечто новое и неожиданное, что вскроет впечатление и чувство художника. Для этого он пользуется абсолютно девственными формами искусства, примитивными, но отнюдь не дикарскими: футуризм насквозь прогрессивен, несмотря на свою примитивность.

Вместо обычной, традиционной перспективы,— говорит Маринетти,— мы устанавливаем новую, эмоциональную перспективу, не имеющую ничего общего с творчеством Джотто или Рафаэля: аналогию скорее всего можно найти у безумных.

За этим последовало чтение (искусное, хотя и монотонное по приемам) поэмы или картины. "Train des soldats malades", где, по уверению Маринетти, можно почувствовать в звуках не только грохот паровоза, стоны раненых, отзвуки сражения, но даже борьбу и победу микробов (дизентерийных), от которых умирали солдаты»2.

Несмотря на явную насмешку над идеями футуризма, скрытую под протокольностью изложения выступления Маринетти, здесь описано реально существовавшее явление, и оно, конечно, не могло быть не замечено томичами.

Через полтора месяца после описанных событий на Почтамтской улице Томска, в доме бывшего магазина Фоменко, открылась выставка живописи и графики молодых сибиряков, учившихся в Москве. На открытие приехали М. Курзин и В. Гуляев.

Участники выставки показали не только работы, выполненные в Москве под влиянием учителей, но и работы, выполненные дома во время каникул. Эскизы картин на сибирские темы, этюды родной природы были на выставке главным. Они показывали, каким образом намеревались сибиряки применять в самостоятельном творчестве полученные в Москве навыки.

В. Гуляев дал на выставку эскиз декоративного панно, композицию «Клоун», этюды и рисунки сибирской натуры. Таким образом, он как бы показывал два возможных пути — декоративные панно решать по принципам студии И. Машкова, а этюды с натуры писать «от себя», по впечатлению.

Н. Котов, интересовавшийся в то время изменяемостью цвета в пространстве, показал писанные с натуры пейзажи, натюрморты с черемухой, с веткой маральника, интерьер и, конечно же, этюды и рисунки без определенных задач, сделанные по одному лишь естественному для художника желанию писать и рисовать. Сверх того, Н. Котов показал эскизы церковных росписей, которыми он готовил себе путь к монументальному искусству.

Интересно и одновременно неровно выглядел на выставке М. Курзин. В его работах обнаруживалось понимание типа и характера изображенного, умение с помощью избранной техники найти выразительное решение темы. Но смелая живопись в его творчестве соседствовала с его же раскрашенной графикой, более свойственной провинциальным символистам, чем такому человеку, каким он был. В самом деле, что ему в рисунках на темы «Поцелуй» или «Именинница», если он мечтал и говорил в Томске о росписи величиной с небо, которую он, Курзин, готов начать хоть сейчас, дайте ему только стену или потолок, да еще подходящую кисть!

Выставка молодых сибиряков в целом показала скорее их мечты и надежды, чем свершения. Для свершений нужно перерасти пору ученичества и стать самостоятельным мастером,—сибиряки же еще учились, эта двойственность их положения, разумеется, сказывалась и в творчестве.

В то же время стать самостоятельным мастером можно, очевидно, не просто в силу саморазвития таланта, а поняв и откликнувшись на запросы Общества. Причем одних благих намерений тут мало, нужно найти точку приложения своих сил и реальную возможность осуществления своих замыслов. Ничего этого царская Россия описываемого периода дать художникам не могла. И это была, конечно, беда художников, а не вина их. Они вынуждены были становиться станковистами, .рассчитывая в лучшем случае на продажу с выставки своих картин или графических листов частным лицам. Отсюда, наверное, так осторожно и смотрели зрители на попытки художников дать что-то тяготеющее к декоративности и монументальности.

Несмотря на то, что Томск без энтузиазма встретил возвращающихся сибиряков, молодые художники решили и на будущий год устроить такую же выставку. Надо было вживаться в среду, почувствовать себя дома. Энтузиазм придет с новой силой потом, когда окрепнет и определится мысль художников, ибо они сыновним чувством понимали, что Сибири они сейчас нужнее, чем Европе, а высокое искусство, где бы оно ни создавалось, все равно останется общемировым.

Но следующий год оказался уже другой эпохой. Через два месяца после закрытия выставки началась первая мировая война.

М. Курзин все-таки приехал в Томск в конце февраля 1915 года с намерениями устроить выставку.

«Вся Москва,— писал он тогда,— живет одними мыслями о войне... Все не относящееся к ней ушло на третий план; художественные выставки не открывались или же были благотворительными, в пользу раненых. Добрая половина учащихся училища живописи, ваяния и зодчества работает в госпиталях. Все томичи с Колькой Котовым и Чашников решили, что выставка будет несвоевременной. Конечно, они судили по Москве и не знают, что Томск почти не изменился в своей внутренней жизни. Впрочем, может быть, я ошибаюсь».

М. Курзин действительно ошибался. Уже в сентябре 1914 года художественная жизнь Томска начала испытывать непредвиденные трудности. Комнаты Дома науки, где располагались классы рисования, были заняты под госпиталь. Перевод классов на новое место потребовал дополнительной арендной платы. Увеличение арендной платы повело за собой увеличение платы за обучение. Увеличилась плата за обучение — уменьшилось количество учеников. Классы перестали быть самоокупаемыми. Рекомендованный И. Е. Репиным Н. Горенбург взял на себя руководство классами 22 февраля 1914 года, но 24 января 1915 года правление Общества освободило его от занимаемой должности по недостатку средств на оплату преподавателя.

Еще до отставки Н. Горенбурга война вошла в классы: в качестве натурщика в них пришел сибирский стрелок в полной форме... Ученики рисовали его с учебными целями, преподаватель и приглашенные художники — для открыток к конкурсу, объявленному томским отделом Сибирского общества помощи раненым воинам... В конце 1914 года объявлена была в рисовальных классах лекция на тему «Искания красоты и художественной правды французской живописью» и тоже со сбором в пользу раненых.

Выставка молодых сибиряков все-таки состоялась. Она проработала в Томске какую-то часть марта 1915 года, но на этот раз вызвала в печати раздраженные отклики. Должно быть, по случаю военного времени зрителям хотелось хотя бы на полотнах увидеть что-то стабильное, спокойное, а тут все вызывало слишком сильное возбуждение. Только пейзажи и портреты В. Карева заслужили какое-то одобрение. И выставка, к сожалению, оказалась последней — В. Гуляев, М. Курзин, В. Карев были призваны в армию, Н. Котов и М. Черемных остались в Москве.

Разумеется, война не могла прервать художественное развитие страны, несмотря на все вызванные ею трудности и потери. Более того, чем дольше тянулась война, тем отрицательнее относилось к ней Общество. Если в 1914 году в России пожертвования на военные нужды были явлением массовым, то во второй половине 1915 года они стали весьма и весьма скудными...

Молодые сибирские художники не потерялись в суматохе военных лет.

«У меня руки дрожат и искры из глаз сыплются,— писал М. Курзин В. Гуляеву,— когда я подумаю о нашем будущем. Одно могу сказать — мы завоюем мир, но для этого надо кончить мировой университет, вот почему я и зову тебя путешествовать. А потом на многое нам надо еще плюнуть — нужно для этого быть совершенно новыми сильными людьми!»

Пока художники были на фронте, томичи продолжали искать человека, который имел бы законченное специальное образование, согласился бы приехать в Томск и стать там преподавателем классов рисования... Таким человеком оказался В. Малько, окончивший Московское училище живописи, ваяния и зодчества и прошедший стажировку в мастерской К. Коровина.

В. Малько пригласили в Томск в середине октября 1915 года. Но поскольку он запоздал, занятия в классах начались под руководством Н. Смолина, а затем А. Хазова. В. Малько же приступил к занятиям только 16 февраля 1916 года, то есть за три месяца до летних каникул, по традиции начинавшихся отчетной выставкой рисунков и живописи учащихся. Выставка получилась. Работы, выставленные на ней, были признаны очень серьезными и интересными. Такое заключение, сделанное членами Общества любителей художеств, впрочем, вряд ли может быть принято. Во времена С. Прохорова, думается, ученики классов работали отнюдь не хуже. Скорее всего непосредственность живописи, идущей от школы К. Коровина, почиталась теперь как достоинство. Смещение идеалов в изобразительном искусстве Томска в сторону мягкого и несколько растрепанного русского импрессионизма в 1916 году сказывалось уже и на педагогике.

Вообще волнений было достаточно. Даже Г. Гуркину, любимцу сибирской публики, мастеру признанному и знакомому, приходилось выслушивать невероятные прежде пожелания:

«Думаю, я не ошибусь, если скажу, что художнику нельзя замыкаться в свою ячейку и быть отрешенным от мира. Он должен жить время от времени в художественной среде и через общение с лучшими мастерами набираться сил...»3.

Смерть В. Сурикова и похороны его в Москве на Ваганьковском кладбище 5 марта 1916 года сильно подвинули томичей в осознании значения этого художника для искусства Сибири. Г. Потанин писал:

«Здесь не место обсуждать вопрос, почему так случилось, что Суриков не дал Сибири своих учеников. Грядущим поколениям предстоит выяснить, какое наследство оставил Суриков своей далекой родине. Что его творчество не пройдет бесследно для Сибири, что оно еще отразится в произведениях будущих сибирских художников, это для нас несомненно. Будем надеяться, что сибирское общество, примет меры к популяризации в стране имени нашего славного земляка»4.

Поднятые в Томске вопросы художественного наследия и содержательности искусства хотелось бы сразу перевести в события художественной жизни города, настолько они серьезны для любого времени. Однако практика искусства не вдруг перешла на выполнение понятых уже задач. Очередная Девятая периодическая выставка картин Общества любителей художеств состояла всего из ста пятидесяти произведений, да и те были в основном этюдами. Членам Общества приходилось в обстановке военного времени бороться за себя, за рисовальные классы, вечно висевшие на волоске от нехватки средств, за выставки и вообще за всю художественную жизнь Томска, мало приспособленного для нужд профессионального искусства. Поэтому нельзя не сочувствовать и такой выставке, несмотря на преобладание на ней этюдов и полное отсутствие жанровых полотен, по тогдашнему времени наиболее ярко выражавших мысли и чувства художников.

Неудача с выставкой не отбила у томичей желания большого искусства — просто перенесла осуществление его еще на год вперед.

«В будущем году художественная жизнь Томска должна ознаменоваться X юбилейной выставкой Общества любителей художеств, в которой, надо полагать, примет участие все наличие художественных сил Томска.

Томичи на этой выставке должны увидеть не этюды, а более серьезные законченные художественные произведения, т. е. не копии, просто срисованные с натуры, а произведения, одухотворенные личным творчеством художника»5.

Следующий год стал годом Октябрьской революции...

На практическое развитие искусства в годы войны у томичей не хватало сил, но теория продолжала крепнуть, достигая уже высот социального размышления.

«Одной из первых задач момента,— писал поэт Георгий Вяткин,— должно бы явиться возбуждение в народе, рядом с возбужденными в нем эмоциями политическими — эмоций этических и эстетических... И чем глубже связь между революцией и культурой, между интернационалом науки и искусства и интернационалом социализма, тем крепче будут завоевания революции, тем ближе осуществление на земле царства справедливости и свободы»6.

В тон Г. Вяткину высказались и ученики рисовальных классов, обратившиеся с призывом к гражданам Томска поддержать школу живописи и ваяния.

«Надо спешить с этим,— писали они,— и мы, наконец, добьемся того, что школы средние и низшие не будут у нас без учителей рисования; выставки художественных произведений не будут достоянием лишь привилегированного общества; кустарное народное творчество приобретет новое лицо, освещенное красотою; наши площади и улицы постепенно сотрут следы нелепого вкуса, жилища внутри и снаружи преобразятся, и мы научимся, наконец, ценить сокровища истории — памятники древности, все то, чем богата Сибирь и что нынче идет прахом, расхищаемое из архивов, уничтоженное на больших дорогах.

Понятно, что все это требует больших усилий не одного года и не одной, единственной на всю необъятную Сибирь, школы. Но она, эта художественная школа, созданная в Томске, явится, бесспорно, одною из тех первых ступеней, без которых немыслима постройка высокой лестницы всестороннего художественного воспитания широких масс населения.

Сознавая всю серьезность положения, которое создалось в результате тягчайшей войны, сулящей нам новые беды, дальнейшее обострение хозяйственной разрухи и глубокий духовный развал, граничащий, быть может, с одичанием, мы, тем не менее и именно вследствие последнего явления, просим внимания у народного собрания к нашему заявлению о художественной школе, ибо верим, что бороться с разлагающим влиянием войны, ожесточающей самый наш быт, можно только путем немедленного и самого широкого развития в городах, наряду с мероприятиями экономического и социального характера, культурной деятельности, направленной на облегчение страданий народа, к врачеванию духовных его язв»7.

Все три подписавших воззвание ученика год спустя, 16 мая 1918 года, были зачислены на живописное отделение Первой Сибирской народной академии художеств, которая открылась уже при Советской власти. До тех романтических времен оставалось жить меньше года, пока же в Томске ставились и обсуждались вопросы художественной культуры в связи с социологическими явлениями времени. Уровень обсуждений был довольно высок. Уровень практической работы — намного ниже. Обсуждать и строить в равной степени хорошо пока не получалось — война высасывала все средства. Правда, в Томске после воззвания художников начался сбор в пользу художественной школы, однако на собранную разовым путем сумму школа все равно не смогла бы существовать. А 21 марта 1917 года учащиеся рисовальных классов с благодарностью и сожалением проводили уволенного по недостатку средств на оплату труда В. Малько... Уезжал и этот продолжатель дела С. Прохорова и Н. Горенбурга...

Но духовный подъем, обозначившийся ярким осознанием связи между революцией и культурой, не был только теоретическим явлением. Пламя вспыхнуло, от него пошло тепло, согревая замороженную войной деятельность художников Томска.

В Томск приехал окончивший Московское училище живописи, ваяния и зодчества Н. Котов. Друзья писали ему, что-на фронте творится нечто, предвещающее конец всем бедам. И ждать пришлось недолго. В октябре на фронте началось братание. А в конце ноября немцы повесили между своими и русскими проволочными заграждениями плакат: «Правительство Керенского сброшено! Новое правительство требовало немедленные мирные условия. Бывшее министерство арестовано. Керенский сбежал».

Еще не окончилась война, а М. Курзин уже мечтал построить дачу для художников всех стран — пусть приезжают в Сибирь и работают на просторе. А какой будет обмен мнениями и достижениями!

«Ведь до чего я теперь мысленно допер,— писал он другу,— и решу все это живописно, вот увидишь! Боже мой, какие мы богачи, и будем еще богаче, в смысле познаний формы и радости жизни! Ты чувствуешь, о какой радости я говорю? Хочется написать такую штуку простую — помазком, чтобы, черт возьми, человек совершенно, глядя на такую красоту, забыл, как его зовут, сколько у него денег в кармане и все проч., а неуравновешенные катались бы в спазмах радости... Дойдем — погоди! Ох, многое надо прозреть, откинуть и вновь пытливо всмотреться в жизнь. Верстовым пройтись по городу — скопищу людей, маленьким увертливым все увидеть, высмотреть, на носу у умного человека посидеть и проч.».

Кончалось письмо М. Курзина с фронта решительной карандашной припиской:

«Я уезжаю в Сибирь совсем. Будь проклят этот гнилой край — до скорого свидания!».

Встретились друзья и начали вместе работать уже при Советской власти.



Вернуться к содержанию КНИГИ




К предыдущей главе





вернуться к содержанию

на главную



1Теория нового искусства. «Сибирская жизнь», 1 января 1914 г.

2Футуризм. «Сибирская жизнь», 14 февраля 1914 г.

3П. Федоровский. Обзор выставок картин Гуркина и группы сибирских художников. «Сибирская жизнь», 28 марта 1915 г.

4Г. Потанин. Художник-сибиряк. «Сибирская жизнь», 9 марта 1916 г.

5Зритель. IX выставка картин Общества любителей художеств. «Сибирская жизнь», 8 января 1917 г.

6Г. Вяткин. Революция и культура. «Сибирская жизнь», 23 сентября 1917 г.

7М. Бахметьева, Г. Лавров, А. Максимов. К вопросу об открытии в Томске школы живописи и ваяния. «Сибирская жизнь», 16 мая 1917 г.